I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Зачем-то посчитала, сколько слов написала на эту ФБ — вышло где-то 62 000+. Перестала лежать на эмоциональном дне из-за того, что ни хрена не сделала в принципе (но поймала себя на мысли, что в в том году наверняка не меньше 80 000 выдала ), но блин, видимо, никогда не всплыву из-за того, что очень мало себе додала. Вроде экспериментируешь с жанрами, направленностями, пейрингами, канонами, но на что не посмотришь, все какое-то умеренно тепленькое, умеренно годное, не вызывающее восторга, что ай да Пушкин, ай да сукин сын! Не случилось ни нового дядюшки, ни макси мечты, который мне самой хотелось бы почитать. Реально не хватает горения и упороса. Даже поймала себя на мысли, что зря не писала "Дурную кровь" с прицелом именно на ФБ, чтобы был повод бегать и орать, а не лежать и вяло бякать ластами. С другой стороны, как говорится, будьте осторожнее в своих желаниях, вот так упорешься каким-нибудь румбеллем (или пеггисоузом, кхе-кхе), но или писать по нему не сможешь, или нервов потеряешь больше, чем получишь упороса.
I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Давно такого не было, но мне нужно проораться. Вообще, после того Пегги и Дэниэла расканонили, я уже давно ради собственного спокойствия не заходила в тэг персонажа и пейринга, но вот тут что-то дернула меня нелегкая сунуться... И чо узнаю: мало того, что мой ОТП разбили, так еще Сузу в "Агентах ЩИТа" убили во цвете лет! (Честно говоря, было у меня такое смутное подозрение еще до Эндгейма, но ей-богу, такой канон мне не нужОн). И теперь сижу я в отвратительном настроении, реально, и с вьетнамскими флэшбеками о Ниле, и безумно жалею о смерти выдуманного персонажа, совсем же молоденький был, ну за што, за што?
(Ну блин, вот все-таки в этой истории мне труднее всего смириться с тем, что сначала выдали каноничный красивый ХЭ, а потом все отняли, растоптали и добили, и не дали бедному мужику никакого щастья, а только пулю в спину. )
ЗЫ. О, прекрасно, зачем я нырнула в эти пучины множественных вселенных: так теперь еще в параллельной реальности Суза выжил, и ему выдали новую девушку? Ну блин, день удивительных шипперских открытий, даже не знаешь, где хренов в панамку доложили больше.
I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Открыла для себя новый сорт писца: "Делаю говно и бросаю его в воду". Когда текст пишется, пусть и не так быстро, потому что чего бы ему не писаться-то, но при этом нет ни малейшего понимания, зачем мне самой это нужно, если оно все равно поплывет по морям, по волнам. А бросить страшно, потому что тогда вот он, неписец, здрассте. На какой стул сядешь? Причем дело даже не в обычной для меня проблеме качества, потому что литературных надежд я на него не возлагаю, это скорее челлендж, эксперимент, попытка выйти из зоны комфорта — и не то что бы слишком далеко (жанры и предупреждения все те же ), но ощущения какие-то смешанные, причем в нехорошую сторону. Вот как есть имитация икры, так и здесь имитация творчества. И тут же мысли, что, может, мозг меня наеб обманывает, потому что я по своему гилти плэже на упоросе куда меньше написала (и выбилась из сил куда быстрее), чем на этот якобы не цепляющий сюжет. И все равно что-то не то.
I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Ну чо, здравствуй, дорогой любимый откат, давно не виделись. Хотя, конечно, твой приход определенно стоило ожидать: это очень недобрый знак, когда я вдруг начинаю выдавать по 1500 слов за день. Неминуемое похмелье после графоманского пира: я пишу фигню, композиция рушится на глазах, финал я не вытяну, нафига я за все это бралась.
I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Поймала себя на желании закончить "Дурную кровь" на сегодняшнем месте — так сказать, на условно позитивной точке, а не давить драму дальше. И потому, что боюсь передавить (да блин, сколько уж можно-то?), и потому, что вдруг жалко персонажей стало. Оглядываюсь назад — а там какое-то бескрайнее безнадежное кладбище: разбитые мечты, похороненные надежды, персонажи, которым в другом каноне, при другом раскладе, жить бы и жить... Помнится, впервые на меня эта меланхолия при прочтении "Отцовских инстинктов" напала, но потом начала писать свое, и как-то — "я убивал, но смерти я не видел", все сошли в могилку, как и было задумано, один за другим, а сейчас прям взгрустнулось. Ни Шайла не обрела желанного ребенка, ни Эсмерель не увидела дочь выросшей; кого-то съели, кого-то еще съедят, и даже те, которые живы, проживают эту самую жизнь совсем не так, как ожидали: у Флинна есть корабль, но нет семьи, которую он хотел, у Линнета есть семья, которая ему не нужна, и нет свободы, ну а с братьями Фарлонгами вообще все ясно.
*тут должна быть какая-нибудь грустная песня, но я их не знаток*
I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Ужасно хочется успевать за день все, при этом под "все" я даже не имею в виду "ликвидировать в доме срач", "выучить парочку новых языков" и "готовить, а не жрать полуфабрикаты", а хотя бы играть в игры и читать что-нибудь интересное, а не только или прокрастинировать, или пытаться докинуть еще сотку слов в текст.
I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Есть у меня тема, которую я могу назвать своим личным шлемом ужаса, — пресловутая "психология", какой-то лес из точеных пик, где вечно выбираю из одинаково аппетитных вариантов: — описать эмоции и чувствия персонажа так тонко, чтобы вместо содержательного диалога были одни вздохи и умолчания; — добавить брутальности и крепкого запаха реального мира для уравновешивания жеманности, чтобы герой красиво страдал, сидя на очке сельского сортира; — сдаться и ввернуть что-нибудь красивенькое, и пусть сердце героя рвется на части, по щеке катится одинокая слеза, а в животе умирают желтые бабочки.
I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Ну что, теперь меня Retchen Moore осалила выжать 8 фактов о Тамирис, ох-ух.
Тамирис Винтерглен1. Тамирис Винтерглен — человек (дочь двух полуэльфов, у меня это прям традиция ), хаотично-добрая, колдунья, родилась на Макушку Зимы, на момент начала событий ей 21 год. Она рослая, физически крепкая, грудастая деваха с зелеными глазами и русой (но не слишком густой, к ее досаде) косой.
2. Фамилиар — хомячиха Эльма, получившая, впрочем, это имя уже после нескольких лет пребывания в лапах руках маленькой Тамирис, которая никак не могла определиться с именем и звала ее то Розанчик, то Булочка. Но когда Тамирис подружилась с Эми Ферн, которая много читала и пристрастила к чтению ее, то захотела назвать своего фамилиара Эльмой (в честь Эльминстера), потому что летучую мышку Эми звали Воло.
3. Поскольку нигде в истории эта информация не мелькает и не будет мелькать, потому что ее никто не знает, расскажу про папку Тамирис. Хьюго Винтеглен — уроженец островов Муншаез, сын человека-друида и эльфийской воительницы из Синнории (маленького эльфийского государства на острове Гвиннет), но большую часть жизни прожил на материке, где присоединился к Арфистам и встретился с Эсмерель, матерью Тамирис. Они даже поженились по закону гор, и тяжелый мужской перстень, который Тамирис носит, был на самом деле обручальным кольцом матери, подаренным ей Хьюго. Жизнь Хьюго закончилась печально буквально накануне рождения дочери: они с Эсмерель попали в ловушку Короля Теней в подземельях, и Хьюго пожертвовал собой, пытаясь выиграть немного времени для спасения жены, — его съел желейный куб. Мать Тамирис потеряла в возрасте двух с половиной лет.
4. В детстве за Тамирис часто присматривала Ретта и, пытаясь объяснить ребенку странности в поведении Дэйгуна, напичкала ее изрядными порциями, эээ, агрессивной мудроженственности: что мужчины вообще сами по себе странные и без женского руководства ложку мимо рта пронесут, хуже детей, беречь их надо и заставлять мыть уши. Так что Тамирис росла в уверенности, что приемного папку надо защищать и оберегать, а то пропадет ведь хрупкая мужская мимоза. Вообще, она очень привязана к Дэйгуну.
5. Тамирис очень хочет быть "леди" и ненавидит все деревенское в себе. Так, она всегда восхищалась и считала аристократичной хрупкую блондинистую Эми, с ее мечтами и книгами. Для нее "городское" платье, прическа и макияж — едва ли не главный залог уверенности в себе, а намек на болотный запашок — повод для боли-печали-депрессии. С особенной ненавистью и тщанием она истребляет деревенский говор, чтобы выглядеть, говорить и думать правильно.
6. Вообще, Тамирис с малых лет была модницей и кокеткой — Эсмерель вообще ее очень любила и баловала, и привитые матерью привычки легко и быстро не ушли. В пять лет была у нее пелерина, сшитая из присланного Дунканом панбархата, с которой она даже спала, не желая расставаться на ночь. Потом, впрочем, дэйгуновское воспитание взяло свое на какое-то время, но стоило Тамирис попасть в Невервинтер, как натура взяла свое, и она вновь полюбила красивые вещи.
7. При этом Тамирис по-деревенски прижимиста и бережлива, не приучена направо и налево тратить деньги и считает, что нужно иметь одно выходное платье или робу волшебника — но чтобы самого лучшего вида и качества! Сама она при этом не особо любит и умеет рукодельничать, да и готовит очень просто.
8. В юности Тамирис была немного влюблена в Георга Редфелла, потому что ей вообще нравятся трепливые мужики с хорошо подвешенным языком и запасом историй.
I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Ну что ж, раз Annet Vendhelm осалила меня флэшмобом, попытаюсь выдумать пресловутые восемь фактов о Феос. Сразу признаюсь, что набираются они с трудом, поскольку как-то так получается, что у меня история пишет персонажа, а не персонаж историю, поэтому оценочных характеристик героев я предпочитаю избегать, ибо вот так напишешь, что героиня — трепетная кроткая няша, а потом в сюжет как-то само собой ляжет, что она пляшет на столах в тавернах и носит в рюкзаке золотой дилдо, подарок от юбилейного сотого любовника. Так что умная она или глупая, начитанная или невежда, чувствительная или бревно — над этим я не задумывалась вовсе. Есть также факты, которые могут и не быть фактами, потому что они придумывались когда-то по приколу или в настолько незапамятные времена, что сейчас не кажутся удачными.
Феос Тайфер1. Феос двадцать шесть лет, она воин со слабенькими колдовскими способностями, выглядит как человек, ее родители — оба полуэльфы. (Факт, который не факт: ее дед по отцовской линии на самом деле золотой дракон, который оборачивался высшим эльфом и в портовых тавернах кадрил девчонок.) Но бабуля, так или иначе, действительно очень любила моряков, и отцом ее младшего сына был мимолетный любовник — смазливый эльф-морячок. Тайфер, кстати, — имя, которым он ей представился, оно и послужило ребенку фамилией на тот случай, если вдруг он где-то пересечется с папашей. Старший сын, по тому же несерьезному хэдканону, Венгаул Кровавый Парус. И у него тоже никогда не было законного отца, да и матерью бабуля была никудышная. Но зато она обладала потрясающим талантом пристраивать своих чад по своим знакомым и любовникам, при этом искренне рассчитывая, что выросшие сыновья станут ей опорой в старости.
2. Итак, отец Феос, Петир, попал к друидам, с течением времени присоединился к ним и жену себе нашел тоже друидку. У них было двое детей — Ниса (на четыре года старше сестры) и Феос. Обе родились и провели вполне счастливое раннее детство в лесу Невервинтер. Но вышло так, что Петир и его жена со временем все больше увлекались радикальными друидскими идеями, в конце концов им пришлась по вкусу идеология Теневых друидов, и в итоге они оказались в крайне скандальном и грязном деле об убийстве пятерых охотников — молодых невервинтерских дворян, которые решили поохотиться в лесу Невервинтер, а вместо этого сами оказались добычей.
3. Убийц вместе с семьями замели и посадили в камеры под замком Невер. Так что в шесть лет Феос обрела опыт сидения в тюрьме вместе с матерью и сестрой, где крысы бегали у них по головам и кусали за ноги, поэтому ее ненависть к крысам берет начало именно оттуда. В конце концов у бабки таки взыграла совесть и она упросила отдать малолетних внучек ей, а родители так и остались сидеть в ожидании суда и казни. Но тут уже подсуетился Венгаул, который не очень любил странного и упоротого младшего брата, но не мог упустить возможности утереть нос лорду Нашеру — и организовал побег брату и невестке. Забирать детей они не стали, уверенные, что уже выполнили миссию по взращиванию детенышей, и, по слухам, сбежали куда-то в Клоквуд, где продолжают агрессивно любить природу.
4. Феос и ее бабушку воспитывала ее старшая сестра, Ниса, которой, собственно, уже с десяти лет пришлось осваивать ведение хозяйства, потому что от бабули никакого толку не было вообще. Дядя и бабка постоянно грызлись из-за того, сколько денег надо выделять на девочек, а Венгаул предпочел бы тратить эти деньги на любовниц; плюс его злило, что приходится обеспечивать охрану матери и племянницам. Так что если кто-то предполагал, что Феос жила как пиратская принцесса, она могла только посмеяться: на самом деле, жили они небогато и весьма замкнуто.
5. Когда Феос было тринадцать лет, у бабки появились первые, но быстро прогрессирующие признаки деменции. Вскоре стало понятно, что без постоянной помощи ей не обойтись. Ниса, которая уже была помолвлена с одним из Кровавых Моряков — лейтенантов Венгаула, решила, что будет заботиться о бабке, но вот Феос придется куда-нибудь пристроить. Так что с ней поступили по старому проверенному способу: Феос отправилась на обучение к одному из бывших любовников бабули, отставному дварфу-приключенцу Дрогану Дрогансону.
6. И еще несколько фактов, которые не факты: В школе Дрогана Феос дружила с Мишей. Ее первый поцелуй был в пятнадцать лет с Ксаносом — на спор, но Ксанос об этом так и не догадался и посчитал себя истинным Софистом сердцеедом, так что Феос не раз пожалела, что ввязалась в этот спор. Еще у нее были достаточно долгие и серьезные отношения с другим учеником Дрогана (за давностью лет я не помню, как его звали и было ли у него вообще имя, помню только, что он был следопыт), и как-то вся компашка учеников Дрогана приперлась погеройствовать в гробницу Аскалхорна, закономерно огребла от зомби, и этот парень пожертвовал собой, закрыв себя вместе с зомбяками, чтобы остальные могли спастись. Во время событий Теней Андрентайда Феос как раз наткнулась на его погрызенный ходячий костяк, и с тех пор очень не любит нежить и боится проклятий. Но, честно говоря, эта история мне кажется дешевой и мыловаренной, хуже дедушки-дракона.
7. Дальше, до событий Орд, история Феос для автора темна, непонятна и не особенно интересна.
8. Ну, еще можно упомянуть, что у Феос весьма непритязательные вкусы. Она любит крикливые цвета в одежде, крупную и броскую бижутерию, ярмарочные представления с ужасами и мелодрамой. Только вот, наверное, не красится, ибо мечом махать при макияже неудобно.
I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Ну чо, в "Дурной крови" 40 000 слов, уже официально макси. И осталось дописать еще столько же всего-то треть текста. Вот до сих пор несказанно дивлюсь тому, что меня так так накрыло братьями Фарлонгами. Хотя нет, "накрыло" — слово все-таки не особо подходящее, я не могу в обоих случаях сказать, что зафанатела, прониклась, это мой любимый цвет, любимый размер, и т.д., и т.п. Но Дункан, однако, из головы так и не вылезает, а Дэйгун грозится таки излить свою партизанскую душу на шестидесяти тысячах слов — таким объемом, между прочим, я даже самых-самых любимок особо не удостаивала. Как странно жить!..
I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Про творчество, типаВот просто ъуъ! Практически два месяца пишешь, как примерный автор, в день хоть по строчке, хоть по абзацу, но пишешь, пишешь, не ленишься и, главное, вполне понимаешь, что и как писать, — и фффсе, на ровном месте мозг взбрыкивает: поезд дальше не идет, кина не будет, кинщик заболел, ты не автор, а говно, получите-распишитесь. Как же я от этого устала все-таки, почему нельзя хотя бы говном себя не чувствовать?
I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Ну штош, я немножко откипела и готова выразить свое мнение по фильму если не более связно, то хотя бы более многословно. Но суть его, в общем-то, не изменилась: как была я в недоумении, так и осталась. Что это было, а? Ну что это было? Дисней решил экранизировать мой_первый_фик чьей-то дочурки в качестве рождественского подарка? Лютиэнь-Мария-Анжелика-Арвен-Эстебан-Желтофиоль, которую обожают все мужчины, дети и животные, а сила ее равна божьей, — в наличии; помятый черный пластилин — в наличии; неуиноватый готишный принц — в наличии; волшебная хрень № 1, еще более волшебная хрень № 2, куда еще более волшебная хрень № 3 в качестве двигателей сюжета — в наличии; хорошие ребята, которые побеждают злых ребят магией радуги и единорогов и тем, что моют руки после туалета, — в наличии; бдыщ-бдыщ на надувных мечах, пиу-пиу из пластиковых бластеров, смишные шутки и гоп-ля, гоп-ля за волшебными хренями в качестве сюжетного двигателя — и это в наличии!
Поток ора и шипенияПонятно, что ОТ тоже не была кином для седобородых интеллектуалов, но это была хотя бы изящно и со вкусом выстроенная волшебная сказка, а в девятке, ИМХО, даже простенького, но внятного сюжета нету — это какой-то сумбур из скачущих через голову сцен, слабо связанных между собой. Мотивация персонажей? Потому что! Ответы на важные сюжетные вопросы? О, настало время охренительных историй! Сильный финал? Хмм, а не хотите ли поностальгировать, глядя на это, это и это?
Сурово так скажу, что после Изгоя снимать такоЭ стыдно. Вот где получилось совместить и традиционные ЗВ-шные условности, и маленькие чудеса, и большие сражения. И о цене победы не забыть, и праздника со слезами на глазах додать. А тут... кому, простите, тут сочувствовать, за кого переживать, если персонажи валяют дурака и творят глупость за глупостью, а им (если они хорошие ребята) за это ничего не будет, ведь они же хорошие? О нет, вот Рэй, поддавшись гневу, случайно разрушила транспортник, где находился пленный Чубакка, как она будет с этим жить?.. Не волнуйтесь, деточки, конечно же, Чуи жив, а наша Рей все так же чиста душой, как прежде! О нет, вот на наших глазах взорвана целая планета, и вместе с ней погибли няшные контрабандисты, бескорыстно помогавшие нашим героям... Не волнуйтесь, деточки, конечно же, их телепортировало перед взрывом магией дружбы, помашите ручкой нашим единорожкам! О нет, злобный злодей сбросил раскаявшегося Бена на дно глубокой-глубокой шахты, никто не спасет теперь нашу добрую милую Рей... Не волнуйтесь, деточки, наш Беня — такой герой, что самая глубокая шахта им давится и выплевывает обратно! О нет, кучка идио... самоуби... героических повстанцев с голыми жопами кинулась на танки превосходящие силы противника, сейчас их выкосят одного за другим, как изгоевцев... Не плачьте, деточки, а лучше хлопайте в ладоши и скандируйте вот так: МА-ГИЯ ДРУЖ-БЫ! МА-ГИЯ ДРУЖ-БЫ! Давайте позовем Деда Мороза, и все будет хорошо!..
Можно проглотить несколько таких благоглупостных моментов, но как быть, если фильм состоит из них чуть более, чем полностью?
А еще он чудовищно, чудовищно сумбурен даже в плане отношений персонажей. В начале у меня было ощущение, что я пропустила как минимум один фильм. Когда Финн, По и Рей успели образовать тройничок тесную дружескую тройку? Почему По и Рей собачатся, как женатая пара (не то что бы мне, как шипперу порея, это было неприятно, но все-таки, почему у них именно такие отношения)? Почему По вообще ведет себя так, словно у него хронический ПМС, истерит, психует, дуется и вообще ведет себя как человек, которому просто неразумно доверять управление даже пылесосом, не то что силами повстанцев, как будто и не было никакого преподанного в восьмерке урока? С чего это вдруг он успел заиметь славное прошлое контрабандиста? Почему Роуз смотрит на Финна каменным взглядом?
Вообще, осталось ощущение, что в финнпорее попытались повторить трио ОТ, где По усиленно косплеил Хана, Рей — вся такая Лея, а Финн внезапно оказался спокойным умничкой Люком, уравновешивающим этих двух вспыльчивых балбесов. Кстати, пожалуй, развитие Финна оказалось тем немногим, что мне в фильме понравилось. На такого спокойного и уверенного в себе даже не парня, а мужчину было приятно посмотреть, и никаких потных орущих негров! А вот По реально разочаровывал большую часть времени.
Рей, в принципе, сама по себе у меня раздражения не вызывает, из ее истории вполне можно было сделать конфетку, но Лютиэнь-Мария-Анжелика... Ну это тупо было чересчур. Внучка Палпатина, лечит наложением рук, заряжает воду через телевизор, половинка уникальной силовой диады, тысяча поколений джедаев болеет за нее, она есмь альфа и омега... АААААААА! Почему нельзя было показать простую девочку Рей, которая, может быть, и форсюзер чуток, но главное ее достоинство... ну да, то, что она тупо хорошая и не сдается? Вот где, по-моему, чем проще, тем лучше.
Над Кайло мне просто охота опустить завесу жалости. Что ж его таким бесхребетным-то сделали, раз его и на темную сторону как телка на веревочке отволокли, и на светлую дернули, когда мамка с папкой наконец строго сказали: "Нагулялся? А теперь иди домой!", а Рей поманила обещанием дать... эээ... руку Бену Соло? Он вообще хоть чего-нибудь хотел за свою недолгую жизнь, кроме как соответствовать чужим ожиданиям? ИМХО, лучше бы помер честным злодеем, любителем жечь деревни и убивать безоружных, чем редемпнулся вот так.
А главное — после всего этого нет ощущение, что это был большой финал трилогии, а может быть, и киносаги вообще. Где новая надежда? Почему все просто попрыгали, празднуя победу, и... разошлись по разным углам? Какой фигней планирует заниматься Рей под новой фамилией? Где ее друзья? Что там с возрождением джедаев и ситхов? Что будет с миром? Как скоро новое поколение героев снова все просрет и закончит жизнь жалкими неудачниками?
I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Случайно увидела вчера трейлер к "Союзу спасения", новому фильму про декабристов, теперь думаю — ждать или забить? Вроде на картинке все так сладенько-гладенько-красивенько и со спецэффектами, и радует, что собираются и восстание Черниговского полка осветить, а не только Сенатскую площадь, и вообще, со времен "Звезды пленительного счастья" сколько лет прошло, 44? С другой... может, и неспроста бедные декабристы при любой власти так вниманием кинематографистов обделенные? Получится очередная фигня из-под коня, перепевка той же "Звезды", только без красивой музыки, да и вообще... Какой, нафиг, "Союз спасения" в 1825 году? С какой стати дочь Рылеева зовут Варей? Зачем в историческом фильме вымышленные персонажи, когда там любого реального возьми — и каких только историй любви/страданий/приключений не сыщешь? Не хоцца потратить свои кровные и высиживать потом два часа ошеломительных исторических открытий в неповторимом стиле руссо-модерно-кинцо.
I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Просто понадобилось проораться про неотпускающую чудо-траву и дядюшку Дункана.
Вообще, я до сих пор не могу понять, как ухитрилась в это вляпаться. Вот вроде знаешь ты этого персонажа тринадцать лет и все тринадцать смотришь, как на пустое место — каким, в общем-то, он в игре и является. Так, статист, который пару раз что-то там произносит, ни на что не влияет, и выброси его из игры — ничего особо и не поменяется. Да кого там волнует, есть у Дэйгуна Фарлонга единокровный брат или нет, самого Дэйгуна в игре с гулькин нос, с кровными родителями ничего не понятно, да и вообще, НВН2 — не та игра, где можно искать мысль семейную.
Но, блин, раз нельзя совсем обойтись в фике без дядюшки Дункана (про которого известно, по существу, лишь то, что он полуэльф, единственный выжил из группы приключенцев, выпивает, держит средней паршивости таверну, редко стирает тунику и сходу готов прикипеть сердцем к любому племяннику, который ему даже не племянник), надо пытаться как-то обыграть то, что есть. Ну, пусть он вкусно готовит. Ну, пусть заведет интрижку с Нишкой и вообще моральной стойкостью не отличается. Ну, пусть хлопочет вокруг названой племяшки и всегда готов поддержать ее родственными обнимашками...
И с чего бы тут вообще прийти мысли: "А если обнимашки будут не родственными?" Особенно когда хоть сколько-то романсабельной личностью Дункан тебе в игре даже не кажется? Так, шумный, простоватый, грязноватый, не особо симпатичный тип — разве что вроде добрый. Вроде, потому что его стремительная симпатия к новоявленному родственничку выглядит чистейшей воды игровой условностью без намека на обоснуй, надо же где-то Калак-Че жить в Невервинтере.
Но это внезапно кажется тебе занятной идеей. Только вообще непонятно, как могут выглядеть и развиваться подобные отношения, если всей идеи — эти самые неродственные обнимашки как абстрактный факт, а не как сцена. Даже героини подходящей под это дело нет. О, вроде придумалась одна крошечная деталюшечка, вообще никакого отношения к обнимашкам не имеющая. Героини тоже еще никакой нет как характера. По-прежнему непонятно, что с этим можно сделать и можно ли. Ну, наверное, все же можно попробовать придумать абстрактной ГГ имя и сделать крошечный драбблик на одну сцену — но, скорее всего, он даже не пойдет, нечему тут взлетать...
И вдруг эта сцена начинает писаться и превращается в полноценный драббл. Можно с чистой совестью закрыть файл и идти заниматься чем-то еще. Но драббл на одну сцену, оборванный на полуслове... как-то даже это и неловко. Надо попробовать дописать до мини с каким-никаким финалом... пусть даже до сих пор кажется, что это взлетит, да это смешно, какой там романтИк с небритым кабатчиком...
И тут получается смешное: детективный макси по ОТП, который ты так любовно и с кровью из глаз и сердца пытаешься написать, по интересности отходит на второе место, ты душой болеешь за небритого кабатчика и его псевдоплемяшку, которые творят всякую хуйню на фоне кромешной бытовухи. Дункан Фарлонг в твоей голове внезапно распадается на двух не особо даже похожих персонажей, и второй рвется вырасти в полноценного романтического героя. Начинаешь все настойчивей задавать себе вопросы: что там за несбывшиеся надежды, насчет которых язвит Сэнд? Как получилось, что бывший искатель приключений, немало проливший своей и чужой крови, превратился в выпивающего трактирщика? Что там за семейная история у Фарлонгов, раз полубратья друг друга недолюбливают? Вопросы, вопросы, вопросы... И вот в голове начинает разрастаться дико ветвистое дерево хэдканонов на почти столетний период, статисты вовлекаются в Санта-Барбару, героиня из абстрактной ГГ тоже обзаводится наконец характером, биографией и выматывающими душу отношениями с приемным отцом и "дядей", где все, блин, сложно, мрачно, сопливо... Ну ладно, напишу еще один миник. Еще. Еще. Еще. Состояние уже: "Горшочек, не вари!" — и в то же время страшно, что варить он перестанет, а у меня еще не отгорело, а вот тут непонятно, и там, и оно же все у меня в голове, ну надо же куда-то это девать... И только успокоишься, как тебе какая-нибудь песня напоминает, что прекрасно подошла бы по настроению к вот этой сцене... и к вон той... И просто ААААА, да сколько можно, да у меня огромный недописанный макси с маленьким, но грустным кругом читателей, которые полгода проды не видели, а у меня в голове какой-то там трактирщик, и переживаешь за эту фигню, как за опус магнум, все беспокоишься, что не дотянешь, сфальшивишь, перегнешь...
I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Надо, наверное, все же кратенько подбить впечатления от игры, от которой я не ждала вообще ничего и в которую начала играть, в общем-то, совершенно случайно, а потом внезапно для самой себя протащилась.
Если говорить о сюжете, то в конечном счете, пожалуй, он вызвал у меня больше вопросов, чем чистого удовольствия, да и вообще, осталось ощущение, что концепт игры продумывался на скорую руку или менялся на ходу, отчего история порой начинала зиять дырами: иногда вроде бы в мелочах, а иногда и в важных вещах. СпойлерыТо же лекарство от малихора, на поиски которого мы убиваем столько времени: о`кей, мы узнаем, в чем причина болезни — но как это может помочь ее лечению и остановить эпидемию, если малихор все-таки не проклятие разгневанного бога, которого можно ублажить, посадив парочку деревьев? Сомнительным показался и выбор Константина на роль главного злодея — спору нет, это эффектно, когда по дефолту названый брат, за жизнь которого бьешься большую часть игры, оказывается скрытой угрозой, но, простите, где логика в том, что носителем всей пороков и злобы Старого Света оказывается человек, как раз изначально открыто мыслящий, дружелюбный к островитянам, открыто презирающий своего властолюбивого отца и коварную маменьку? Да и вообще, если малихор — болезнь духовная, то едва ли островитяне, среди которых вполне себе водятся всякие Улланы, должны обладать к ней иммунитетом просто по умолчанию. Если экологическая — то каким это образом жители континента, едва-едва достигшие уровня развития семнадцатого века, ухитрились изгадить свою землю до невозможности на ней жить, и почему тогда от малихора не страдают технологически продвинутые навты? Если инфекционная и чертовски заразная, то почему из всех подопытных крыс Асили зараженным оказался только Константин — и нафига вообще он нужен был Асили в качестве подопытной крысы, если никаких удивительных свойств у княжеского организма нет, и доктор даже не мог следить за ходом его болезни, в чем, собственно, и смысл подобных опытов?
Ну и еще всякая мелочевка типа странностей развития здешнего мира, где у развитых государств нет своих армий и флота и все они вынуждены прибегать к услугам одних и тех же моряцких и наемничьих фракций; методы обучения элитных солдат-ассасинов у Мостовой стражи, больше подходящие для Запердюйкинского гарнизона девяностых; воспевание "благородных дикарей" при том, что далеко не все дикари одинаково благородны; парадоксальное сочетание зверств и нетерпимости континентальных фракций с готовностью идти навстречу островитянам и даже менять свое вероучение; даже само происхождение ГГ, который может быть китайцем или негром преклонных годов и все равно оказаться чистокровным островитянином (несмотря на то, что в прологе мать прямо говорит, что он очень похож на отца!) И все эти моментики, по правде сказать, раздражали, как рассыпанные по ковру кубики Лего: вроде маленькие, а вот наступи ногой!..
Романы, конечно, показались просто непривычно коротенькими и недодающими, собственно, романтики как таковой: задружился (причем максимально не высказывая интереса к спутнику!) — и в койку; но порадовало, что они сделаны не по биоваровским лекалам (хороший мальчик; шлюховатый мальчик; невинная девочка; плохая девочка), а все четверо, в общем-то, славные адекватные ребята.
Ну и в целом игра, при всей ее недоработанности, показалась очень душевной, спутники — приятными, хотя истории большинства тоже явно не мешало бы расширить и углубить (сравнить хотя бы бездны в истории Курта и поверхностную проработку истории Васко, вообще не объясняющую, почему бравый капитан столь печален и по какой причине списан на берег), а сюжет в целом не давал заскучать, все время обманывая в ожиданиях и направляя по эффектному и непредсказуемому пути.
I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Все-таки не могу не заметить, насколько легче и приятнее жизнь человека-читателя. Когда ты загорелся фандомом, рванул за фиками — и оу-воу, одну ягодку беру, на другую смотрю, третью примечаю!.. Обмазываешься годнотой, тычешь палочкой в фигню, расчехляешь при необходимости гугл-переводчик — живешь на полную катушку, в общем.
А вот жизнь человека-пейсателя полна печали и вония. Робко заходишь в новый фандом — и все, ты маленький пескарик в аквариуме с акулами, и как же мощны их плавники! Наслаждаешься чужими историями и одновременно примечаешь, что автор А. куда лучше, чем ты, раскрывает тему звездного неба над головой, автор Б. залез на шкаф, с которого открывается совершенно невероятный угол на историю, а ты бы до такого не додумался, автор В. поднимает и роскошно раскрывает темы, за которые у тебя просто не хватит смелости и мозгов взяться! А они — а ты! А они — а ты! ААААА! И где ты, чистое невинное удовольствие?
I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Дайри выплюнули мой пост с больным Костей Так что оставляю здорового (относительно) человека
Название: Все, что возможно Канон: Greedfall Размер: мини, 1900 слов Пейринг/Персонажи: ж!де Сарде/Константин д`Орсей Категория: гет Жанр: PWP Рейтинг: NC-17 Краткое содержание: Новая земля — новые надежды.
читать дальшеПод конец вечера Женевьева уже не сомневалась, что ей придется извиняться перед госпожой де Моранж за поведение Константина: бедная женщина явно не ожидала, что новый наместник будет восторгаться Новой Сереной с таким жаром, словно впервые в жизни оказался в городе или видит столовое серебро на белой скатерти. — А это вино! Этот хрусталь! Эта лестница! — Константин жестикулировал вилкой с дирижерским жаром, угрожая оставить ее в прическе госпожи де Моранж. — Все просто... ве-ли-ко-леп-но! Женевьева ковырнула кусок рыбы на тарелке и только после этого поняла, что на нервах схватилась за вилку для мяса. Это чуть не стало последней каплей: несколько мгновений она размышляла, не стоит ли совершить переворот, заколов вилкой Константина, и объявить себя единственной владычицей Тир-Фради, прежде чем прежняя наместница решит, что под видом княжеских отпрысков к ней прислали двух дикарей, и взашей выгонит их из дворца. Женевьева попыталась занять госпожу де Моранж собственным разговором, но заглушить поток болтовни Константина было не легче, чем заткнуть пальцем дыру в плотине. С корабля он видел горы — они были величественны! А эти леса так экзотичны! Дома в Новой Серене даже выше, чем в старой! Он хочет чаще гулять по городу, любуясь здоровым и благополучным видом своих подданных! А эти островитяне дружелюбны, не правда ли? Несомненно, он, Константин д`Орсей, счастливейший из наместников! Наконец госпожа де Моранж, улыбаясь уже довольно бледно, откланялась, пожелав им как следует отдохнуть после долгого утомительного плавания, — возможно, уповала на то, что после отдыха помраченный многомесячной качкой рассудок наместника восстановится. Женевьева держала лицо до благословенного момента, когда можно было отпустить слуг, и уж тогда вцепилась ногтями в ухо Константина, немилосердно его выворачивая. Она надеялась, что делает ему очень больно. — Зачем было это представление? Бедняжка наверняка уже отправляет срочные депеши в Хикмет и Сан-Матеус, что сына князя д`Орсея подменили на корабле цирковой обезьяной! — Ай! — Константин рванулся из ее когтей. — Если я так плохо себя вел, лучше отшлепай меня, о строжайшая из кузин! Наверное, ее лицо вспыхнуло так же ярко, как ухо, которое Константин потер, притворно кривясь, чтобы скрыть довольную ухмылку. Женевьева предпочитала держать это воспоминание в самом дальнем темном уголке памяти (по крайней мере, до тихих одиноких ночей): тот злосчастный раз, когда она в сердцах пригрозила отшлепать Константина, а он с самым непринужденным видом улегся на кушетку со спущенными штанами, — и все закончилось совсем не так, как предполагалось. — Может быть, — шепнул Константин, раздувая дыханием прядку волос на ее виске, — я как раз надеялся, что тебе захочется меня наказать... — Ох, прекрати! — Чувствуя, что сгорает в собственном огне, она уперлась в его грудь обеими руками. — Это был твой шанс вызвать симпатию госпожи де Моранж! Нельзя два раза произвести первое впечатление, Константин! Почему тебе так хочется выглядеть глупее, чем ты есть? Константин разочарованно застонал и принялся расстегивать пуговицы камзола. — О, она все равно так решит рано или поздно, — заявил он беспечно, сбрасывая роскошное облачение прямо на пол, — так почему бы не облегчить чужой труд? Точно так же, как я облегчаю труд своего камердинера, самостоятельно укладываясь в постель, когда рядом моя прелестная кузина. Ты ведь воспользуешься моим гостеприимством, дражайшая Женевьева, пока не будут окончательно готовы покои в твоей резиденции? Я уверен, их нужно отделать очень тщательно... Не улыбайся он так дразняще, то выглядел бы телемским святым в мягком свете свечей: златовласый юный княжич в белоснежной рубашке, будто бы источающей собственное сияние. Женевьева только вздохнула. Казалось, она провела половину жизни, доказывая окружающим, что Константин — вовсе не глупая красивая болонка в человеческом обличье, а вторую половину — разбираясь со стараниями кузена доказать обратное. А ведь она думала, что на Тир-Фради действительно что-то изменится, без неодобрительного взгляда князя у Константина появится шанс проявить себя! Только вот нужно ли это ему? Будто угадав мысли Женевьевы, Константин нежно коснулся ее подбородка. — Мы обязательно поговорим о делах с утра, дорогая кузина. Но сейчас... посмотри, какая ночь! И какая кровать! Она даже не будет качаться, если мы сами ее не раскачаем! Как проведешь первую ночь на новом месте, таким и будет весь следующий год, ты это знаешь? — Примета, которую ты сам только что придумал. Кроме того, может быть, на следующий год у меня совсем другие планы. И все же она сдавалась. Наверное, в чем-то Константин был прав: они впервые ступили на берег после нескольких месяцев плаванья, и пусть даже Женевьева не страдала от морской болезни, голова все еще шла кругом. Она чувствовала себя слегка растерянной и в то же время взбудораженной, устала, но не хотела спать. Их жизнь изменилась целиком и полностью, они начинали ее на далекой удивительной земле, и кто мог знать, что здесь принесет им будущее? Пользуясь ее задумчивостью, он вновь подобрался к ней, заключил в объятья и неторопливо целовал — сначала за ухом, потом спускаясь все ниже по шее. — Ну же, эмиссар де Сарде… — пробормотал он, проведя языком по коже почти до самой ключицы. — Я ожидаю от вас большей решительности в отстаивании наших общих интересов... Этого было достаточно, чтобы она вновь толкнула Константина в грудь, прямо на столь приглянувшуюся ему кровать. — Для этого, ваша светлость, вам лучше прислушиваться к моим пожеланиям. И если у вас будут интересные предложения, я буду готова выслушать их позже. В моей комнате. ...Дурной пример Константина оказался заразителен. Женевьева тоже облегчила труд камеристке, отпустив ее сразу после того, как было снято платье, и принялась расчесывать волосы, любуясь с балкона «такой ночью». Та и впрямь была прекрасна; Женевьеве немного не хватало ярких огней никогда не засыпавшей Серены, но зато в усыпанное звездами небо не поднимался дым от погребальных костров, а по улицам не двигались мрачные факельные шествия. Пламя билось только на вершине маяка, да в глубине острова в тусклом багровом свечении вырисовывался силуэт огнедышащей горы. Воздух пах морем и соснами, и совсем слабо — человеческим жильем, но у Женевьевы перехватило дыхание, как будто лишь сейчас она поняла, как далеко оказалась от дома. Эта мысль внезапно отозвалась тянущим сладким ощущением внизу живота, и Женевьева вновь подумала о Константине, наконец-то разделяя его чувства: в подобную ночь нельзя просто уснуть, ничем ее не отметив, словно оказаться на Тир-Фради — все равно что перейти по мосту с одного берега на другой. Ей даже захотелось приготовить что-нибудь экстравагантное к приходу Константина, но едва ли она могла тягаться с ним по этой части — да что там, Женевьева чуть не расхохоталась, представив, как среди ночи требует от заспанных слуг наполнить ванну цветочными лепестками или застелить постель алыми шелковыми простынями. Уже утром вся Новая Серена будет судачить, что кузина слабоумного наместника — та еще бесстыжая шлюха, и за эту парочку Просветленный покарает колонию мором и гладом. И все же промелькнувшая мысль о бесстыдстве заставила Женевьеву задуматься. Она вернулась в комнату и опустилась на колени перед сундуком, который даже не велела разбирать, уверенная, что вещи из него долго ей не понадобится. Это была часть ее приданого; Женевьева никогда не взяла бы его с собой, если бы не мать: княгиню де Сарде согревала мысль, что дочери однажды пригодятся вещи, любовно отобранные материнскими руками. Тут, среди прочего, был ларец с драгоценностями, которые Женевьева никогда не стала бы носить по собственной воле, дюжина пресловутых шелковых простыней — скользких и таких холодных, что лежать на них было все равно что на леднике, и два древних, неимоверно уродливых и столь же дорогих гобелена. А еше ночная сорочка — подарок, который Женевьева никак не ожидала получить от своей добропорядочной матушки. «Мне кажется, она как нельзя лучше подойдет для твоей первой брачной ночи», — сказала княгиня с лукавой улыбкой, и это было первым потрясением. Второе случилось, когда Женевьева как следует рассмотрела протянутый ей ворох газовой ткани. Крой сорочки был скромным: ниспадающие складки ткани прикрывали тело до самых пят, оставляя открытыми только кисти рук, а шелковая лента удерживала запахнутым ворот. Должно быть, в похожих рубахах отходили ко сну телемские кардиналы — да только вот едва ли они носили тончайший газ. Ткань не была совсем прозрачной, но, смотрясь сейчас в зеркало, Женевьева не без смущения признала, что ее смуглое тело просвечивает через белый газ довольно волнующе. Все угадывалось, но ничего нельзя было разглядеть наверняка. Дорого бы она дала за то, чтобы узнать что-то о своем отце: дарила ли мать эту сорочку в надежде на то, что Женевьева получит восхитительную ночь любви, или хоть как-то возбудит чувственность равнодушного или сурового супруга? Взволнованная, как девственница, Женевьева присела за туалетный столик и вновь принялась расчесывать волосы, но в этой сорочке она чувствовала себя хуже, чем голой. Ткань скользила по телу, словно руки любовника, оглаживая груди, задевая соски, касаясь холмика между ног, и Женевьева быстро поняла, что если Константин не появится прямо сейчас, она получит свое удовольствие без него, не оставив ему ни капли. Она вздохнула с облегчением, услышав, как открывается дверь, и даже забыла отчитать кузена за то, что он, по своему обыкновению, и не подумал постучать, и поднялась ему навстречу. Константин замер в дверях, и Женевьеве приятно было прочесть восхищение, почти благоговение, на его лице. Впрочем, это выражение быстро сменилось обычной самоуверенной улыбкой. Константин шагнул в комнату, на ходу развязывая пояс атласного халата, и Женевьева ничуть не удивилась, обнаружив, что под ним не оказалось даже ночной рубахи. Халат соскользнул на пол, и Константин выступил из него, словно избавляясь от бесполезной старой шкуры. В двадцать шесть лет его тело оставалось таким же юношески гибким и худощавым, как и в девятнадцать; он ухаживал за ним тщательнее любой куртизанки и, как подозревала Женевьева, втайне гордился тем, что еще не начал матереть. Обычно она упрекала Константина за суетность и тщеславие, но сейчас только наслаждалась его видом ожившей статуи, гладкой и безупречной. — Вижу, эмиссар, по рассмотрению вы нашли мои аргументы очень убедительными? — поинтересовался он, прослеживая пальцами очертания сначала плеч, потом рук, потом бедер столь невесомо, что едва касался даже ткани, но по телу Женевьевы все равно прошла дрожь, соски поднялись, отчетливей проступая под тканью, и Константин усмехнулся, довольный, словно победа уже осталась за ним. Но разве это было неправдой? — Только сегодня, ваша светлость. Только сегодня. Непросто было угадать, чего ему захочется в следующий момент: порой Константин пытался поразить ее утонченной искушенностью в искусстве любви, наверняка усвоенной у тех же куртизанок, на которых растрачивал отцовские деньги, иногда был безыскусен и тороплив, как мальчишка, порой жаждал нежности и почти целомудренных объятий. Сейчас он просто стоял, продолжая легонько поглаживать ее бедра. — Знаешь, о чем я подумал, когда увидел тебя? — сказал он наконец. — Что представляю, как обладал бы тобой возле водопада. Ты стояла бы среди белоснежной пены, нагая, словно языческая богиня, и я... Значит, сегодня настроение было поэтическим. — Взял бы меня на мокрых холодных камнях, наверняка cреди насекомых, кружащих над нами, и диких зверей, наблюдающих из кустов. Откуда у тебя такие фантазии? Он с шаловливой улыбкой пожал плечами, прежде чем опустился перед ней на колени. Женевьева ощутила через ткань его влажное дыхание. — Может... — шепнул Константин, прижимаясь к лобку носом и скользя все ниже, — потому что я сейчас стою у водопада? Он не мог бы заставить ее замолчать более убедительно. Далеко не всегда их ночные встречи оставляли Женевьеву полностью удовлетворенной: обычно ей требовалось больше времени, чем Константину, и, если она не притягивала его руку к нужному месту, нередко он уже задремывал рядом, насытившийся и довольный, пока она завершала дело собственными пальцами. Но сегодня Константин был мучительно нетороплив — или, может быть, она, возбужденная новизной обстановки и дразнящими прикосновениями ткани к телу, разгорелась быстрее обыкновенного. Константин долго не позволял ей сбросить сорочку, поглаживая, облизывая и покусывая нежные места прямо через газ, и даже когда развязал и вытянул шелковую ленту у ворота, далеко не сразу скользнул ладонью по обнажившейся груди. Женевьева отомстила ему, обвив ленточку вокруг твердого члена и тоже лишь мимолетно скользнув подушечкой пальца по головке. Они оба изнемогали и бросали друг другу вызов одновременно, пока сорочка превращалась в пропитанное потом и телесными соками тряпье, а когда наконец оно было сорвано, и Константин навис над Женевьевой, та чуть не задохнулась от удовольствия, просто глядя в его красивое лицо с плотно сжатыми губами — лицо не избалованного сластолюбивого мальчишки, а мужчины. Скорее всего, утром она посмеялась бы над тем, как причудливо туманят сознание чувственные грезы, но сейчас Женевьева верила, что сбудется придуманная Константином примета, и они возьмут от жизни на Тир-Фради все, что возможно. Она будет счастливой. Она победит малихор. Она почувствует себя богиней.
I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Название: Белоручка Канон: Greedfall Размер: драббл, 578 слов Пейринг/Персонажи: фем!де Сарде / Курт Категория: дженогет Жанр: юмор, флафф, kidfic (до гетной части ) Рейтинг: G Краткое содержание: Однажды Курт попляшет в ее руках!
читать дальшеДаже пятнадцать лет спустя Аделина помнит, с каким ужасом уставилась на руки Курта в их первую встречу. Они ничуть не напоминали скульптурно вылепленные кисти мессира Антонио, ее наставника в изящных искусствах, или пухлые изящные белые пальцы господина де Курсийона, – просто уродливые, темные от загара (а может быть, и въевшейся грязи) лапищи с широкими костяшками, мозолями и грубо состриженными короткими ногтями. И этот человек будет тренировать их с Константином тела и дух, требовать к себе уважения, может быть, даже наказывать – вот этими самыми грубыми лапами? Аделине хотелось расплакаться, но она была де Сарде, и ей давно объяснили, как должно держаться, а потому она одарила чужака небрежным кивком и даже не вздрогнула, когда одна ужасная шершавая рука обхватила ее запястье, а другая – запястье кузена.
– Рад знакомству, ваши светлости, – пробасил Курт. – Экие у вас белые пухлые лапки, как у куколок! Ну ничего, ваш дядя велел это исправить. Пора вам набить парочку мозолей.
Как же отчаянно Аделина пыталась вырваться из этой хватки! Как-то она даже заявила Курту в лицо, что ее пальцы созданы для пера, кисти и струн, а не для грубых орудий убийства, после чего он отвесил поклон ее белорукому высочеству – а потом отправил начищать амуницию, потому что в своей тираде она ничего не сказала о тряпке. Глотая слезы, оскорбленная Аделина полировала клинки и седла и все представляла, как однажды попляшет Курт в ее собственных руках – да, в таких маленьких, белых и изящных!
Со временем, правда, выяснилось, что толстые грубые пальцы Курта на удивление ловко обращаются с самыми разными вещами: так, он может починить заводную игрушку, склеить воздушного змея и даже наложить шину на сломанную лапку подобранного в саду скворца. На этих своих ужасных грубых руках он нес Аделину три лиги, когда на загородном пикнике она вывихнула ногу и не могла потом ехать в карете, ойкая от боли на каждом ухабе. Однажды она даже усадила Курта за свое шитье, пока сама зачитывала ему вслух отрывки из "Хождения за пять морей" Атанасио Ничеты. Курт, который не без усилия подписывал свое имя кривыми буквами, с уважением слушал, кивал, а Аделина не без досады отмечала, что его стежки получаются даже ровнее, чем у нее: все-то он умел, этот солдатский сын! А она... что ж, она собиралась стать исследователем, дипломатом и прославленной рисовальщицей – неважно, в какой последовательности.
– А что же, ваша светлость, неужто в странствиях вам не пригодится умение, скажем, поставить палатку, сварить кашу или отбиться от дикого льва? – спросил Курт смиренно, и в тот же момент Аделина окончательно все решила.
– Для этого со мной всегда будешь ты!
Курт почему-то поперхнулся и кашлял так долго, что Аделине пришлось похлопать его по спине – пару раз, может быть, не без тайного удовольствия саданув его кулаком слишком сильно.
Эту сцену Аделина тоже вспоминает сейчас, на далеком Тир-Фради, краем глаза наблюдая за тем, как Курт разводит костер, ставит палатки, а потом берется кашеварить, давая им с Афрой возможность зарисовать сегодняшние находки и неспешно обсудить необычную форму листьев местной разновидности taraxacum officinale. "Нате, ваше белорукое высочество!" – явственно читается в насмешливо поблескивающих глазах Курта, когда он протягивает ей плошку с едой. В отличие от детства, сейчас Аделина вполне может позволить себе показать ему язык: да, она белоручка, но для того, чтобы сметать врагов магией или исцелять его же, Курта, раны ей вовсе не требуется набить парочку мозолей... Но вместо этого Аделина просто опускает ресницы, пряча улыбку, и просит Афру взять первую стражу. Когда они с Куртом вдвоем окажутся в палатке, она куда более убедительно сможет доказать, сколько пользы может быть от неуставших белых мягких рук. Вот уж он в них попляшет!
I can kill demons. I can crash cars. Things are looking up! (с)
Название: Хоть что-то Канон: Greedfall Размер: драббл, 870 слов Пейринг/Персонажи: фем!де Сарде / Константин д`Орсей Категория: гет Жанр: ангст, так и не доползший по стеклу до PWP Рейтинг: R Краткое содержание: Они всегда, сколько Женевьева себя помнит, были вместе; как Константин может исчезнуть бесследно, а она – остаться без него?
читать дальшеГубы Константина сухие и потрескавшиеся; когда Женевьева подносит к ним чашку, то не может перестать думать о запекшейся земляной корке на свежей могиле. Но сегодня ему лучше: он долго и жадно пьет, а потом садится, откинувшись на взбитые ею подушки. Он еще не начал меняться – кожа чистая, только под глазами залегли отечные темные полукружья. Можно попробовать убедить себя, что это утро не отличается от остальных, когда она приходила выхаживать Константина после гулянки, а он капризничал и жаловался, что умирает.
Только сейчас он действительно умирает.
– Дай мне зеркало.
Тон требовательный, почти обычный: Константин всегда пекся о своей внешности, но она научилась распознавать в его голосе опасные подрагивающие нотки. Если вслушиваться в них, можно вновь услышать отчаянный крик: «Я не хочу умирать! Не хочу, не хочу, не хочу! Я слишком молод!», поэтому важно передать ему зеркальце, не замешкавшись, сделав вид, что рука подрагивает только из-за тяжести металлической оправы.
– Я и так могу сказать тебе, как ты выглядишь. Как лентяй. Заспавшийся симпатичный лентяй.
Константин жадно изучает свое отражение.
– Какая жалость. А я-то надеялся, что уже сегодня смогу отпугнуть своим видом Курсийона. У него когда-нибудь закончатся бумаги на подпись?
Дребезжание почти исчезает. Константин улыбается ей, а она улыбается ему – и может поклясться, что сейчас они думают об одном и том же: а вдруг это просто ошибка? Наверняка у черной крови должно быть другое объяснение, какая-то местная болезнь, никто не болеет малихором на благословенном Тир-Фради... Но они оба слишком долго следили, то с неверием, то с нарастающим ужасом, за симптомами ее матери, чтобы сейчас обмануться.
Улыбка Константина меркнет; сначала Женевьеве кажется, что он прочел и эту мысль, но потом она понимает, что он всего лишь разглядывает ее дорожный костюм.
– Ты уезжаешь? Далеко?
Раньше ей хотелось дать ему затрещину за эти обиженные интонации маленького ребенка, теперь же – сгрести в охапку и сжимать в объятиях, уговаривая не тосковать и не бояться; потому что она тоже боится; потому что мечтает сбежать из дворца наместника в самый дальний уголок острова; потому что не хочет вернуться и найти Константина с изуродованным багровыми и черными пятнами лицом, глядящего в стену слепыми бельмами.
– Да, дела в Хикмете, – произносит она половину – малую часть – ничего из того, что хочет сказать на самом деле. – Постараюсь вернуться к исходу месяца. Не скучай.
– Ах, милая кузина, – Константин качает головой, и его улыбка вновь расцветает. – Никогда не сдаешься?
На самом деле, это уже не имеет ничего общего с упорством; скорее уж, ее поиски – оборотная сторона отчаяния, но невозможно сказать об этом Константину. Он столько раз шутил, что им стоило бы обменяться именами: ему больше подходит ее, морское, напоминающее о колыхании волн, а она могла бы стать константой его жизни. Разумеется, не стоило принимать эту болтовню всерьез... но они всегда, сколько Женевьева себя помнит, были вместе; как Константин может исчезнуть бесследно, а она – остаться без него?
Она все-таки сгребает его за кружева ночной рубахи и подтягивает к себе, целует – вернее, тычется губами – куда придется. Кожа пергаментная, даже щетина кажется ломкой, словно сухостой. Когда Женевьева находит его губы своими, кожица на них трескается, и рот наполняет вкус крови и чего-то сладкого, гнилостного – еще один признак болезни. Порыв отпрянуть возникает так же неожиданно, как и желание прижаться, но рука Константина ложится на затылок, и Женевьева сдерживает себя, не отстраняясь. Позволяя уже ему целовать ее, она торопливо расстегивает пуговицы на вороте рубахи, просовывает под нее руку и ненавидит себя за то, что чувствует облегчение от того, что кожа на груди влажная от испарины, почти обычная на ощупь. Она не знает, смогла бы ласкать живую мумию, а так мало времени осталось до того, как любое прикосновение начнет причинять Константину боль.
В прошлый раз он прямо спросил, не ложится ли она с ним просто из жалости, и Женевьеве с трудом удалось уйти от ответа. Может быть, это действительно жалость. Она не знает. Любимым Константин был для нее гораздо дольше, чем любовником, а страсть – слово из прошлой жизни, где все были здоровы и полны надежд; сейчас же они жмутся друг к другу, как перепуганные дети. Скорее всего, поэтому Константин не повторяет свой вопрос, а она торопливо избавляется от одежды негнущимися пальцами.
Он лихорадочно нежен, но слишком много черных мыслей роится в голове, обволакивая, словно приторный запах болезни, чтобы она таяла, как прежде, под его руками. Женевьеве немного больно, когда Константин входит в нее, но она стискивает зубы и глядит в потолок поверх его плеча, ероша слежавшиеся волосы на его затылке. Константин все равно не продержится долго, и удовольствие уже неважно – еще одна отвратительная мысль в копилку прочих, почти такая же отвратительная, как то, что она на самом деле пытается получить от него. Украсть.
Она не позволяет Константину отстраниться в последний момент, оплетает его ногами, впивается ногтями в лопатки, пока он содрогается, изливаясь в нее до последней капли, и продолжает лежать, придавленная обмякшим тяжелым телом, бормочет что-то, сама не понимая что, поглаживает, будто извиняясь, его спину.
Ощущая внутри себя его семя.
Это безумие – пытаться зачать ребенка от больного малихором. Иногда Женевьева надеется, что у нее ничего не выйдет, так же страстно, как в другие дни мечтает об удаче. Она хочет, чтобы все было иначе, но о слово «все» можно только колотиться, как мухе о стекло. Она может только брести по следу шепотков и невнятных слухов о панацее, расспрашивать, преследовать, возвращаться в Новую Серену и долго медлить, прежде чем подняться к Константину. И брать везде хоть что-то.